Интервью с Морриконе о шахматах

Эннио Морриконе — автор саундтреков ко многим известным фильмам. Он писал музыку к лентам Сержо Леоне, Пьеро Паоло Пазолини, Брайана де Пальмы и многих других. Наибольшую известность Морриконе принесли треки к так называемым «спагетти-вестернам» — произведения композитора подчеркивали драматичность разворачивавшихся на экране событий. В 2007 году Эннио получил почетную премию Американской киноакадемии («Оскар») за вклад в развитие кинематографа. В 2016 году Морриконе завоевал свою вторую статуэтку в номинации «лучшая музыка к фильму» за трек к ленте Квентина Тарантино «Омерзительная восьмерка».

6 июля 2020 года великий композитор скончался в римской клинике на 92-м году жизни. Мы уже рассказывали о связи Эннио Морриконе с шахматами, а теперь публикуем его интервью журналу «The Paris Review» четырехлетней давности, в котором маэстро делится историей своей любви к древней игре.

Эннио Морриконе: Как насчет того, чтобы сыграть партию?

Аллесандро Де Росса: Вам придется научить меня правилам игры в шахматы, если вы хотите устроить поединок во время интервью [Морриконе достает элегантную шахматную доску и ставит на стол в гостиной своего дома — именно там проходило интервью — прим. авт.]. Каков ваш традиционный первый ход?

ЭМ: Обычно я начинаю с ферзевой пешки. Поэтому и сегодня начну с неё, хотя однажды прекрасный шахматист Стефано Татаи посоветовал мне играть e2-e4 королевской пешкой. Это напомнило мне о том, что в партитуру всегда можно добавить немного жесткости.

АДР: Мы начинаем говорить о музыке?

ЭМ: В определенном смысле. С течением времени я обнаружил, что между шахматными партиями и музыкальными партитурами много общего. Ритм, настроение, нарастание напряжения. В шахматах эти вещи воплощаются в пространственном изменении расположения фигур. Время же отводится игрокам на то, чтобы создать правильную комбинацию. Не стоит забывать и о том, что фигуры могут располагаться на доске в вертикальном и горизонтальном измерениях, образуя причудливые графические узоры. Это напоминает гармонию музыкальных нот. Рисунок шахматной игры и нотацию партии можно представить партитурой, которая написана для оркестра. Игрок, который начинает партию черными, имеет десять вариантов для первого хода перед тем, как белые продолжат. Затем количество возможных перемещений фигур растет по экспоненте. Это напоминает мне музыкальный контрапункт [одновременное сочетание двух или более самостоятельных мелодических голосов — прим. пер.] Музыка и шахматы связаны — если вы хотите услышать мое мнение. Прогресс в одной области неизменно связан с успехами в другой. Неслучайно математики и музыканты часто становятся хорошими шахматистами. В качестве примера можно привести Марка Тайманова — исключительного пианиста и выдающегося шахматного мастера. Не стоит забывать и о Жане-Филипе Рамо, Сергее Прокофьеве, Джоне Кейдже, моих друзьях Альдо Клементи и Эджисто Макки. Шахматы связаны с математикой, а математика — по мнению Пифагора — с музыкой. Это утверждение идеально подходит под описание музыки, которую писал Клементи. Его произведения основаны на числах, комбинациях, тоновых рядах — тех же элементах, что остаются ключевыми для шахмат.

В конечном счете не стоит забывать: музыка, шахматы и математика — разные виды творческой деятельности. Они основаны на логике, упорядоченной записи специальных символов на бумаге. Но каждая из этих сфер включает и неопределенные элементы, которые привносят элемент неожиданности в умозаключения композитора, шахматиста или любителя математического анализа.

АДР: На чем основана ваша страсть к шахматам?

ЭМ: Отсутствие предсказуемости. Игроку сложно найти ход, который изменит рутинное течение партии. Михаил Таль, один из величайших шахматистов в истории, смог одержать значительное количество побед благодаря внезапным находкам. Эти идеи сбивали с толку его соперников, у них просто не оставалось времени на то, чтобы придумать достойный ответ. Бобби Фишер, пожалуй, мой любимый шахматист, любил рискованные и неожиданные маневры. Фишер и Таль шли на риск, играли на инстинктах. Мне ближе другой стиль —расчетливый и логичный.

Шахматы можно назвать лучшей игрой на свете… Но это не просто игра. По ходу партии на кон поставлено все — моральные принципы игроков, их взгляд на жизнь, умение сохранять спокойствие, навыки борьбы без кровопролития, решимость и воля к победе. Выигрыш достается тому игроку, что демонстрирует больший талант, а не просто полагается удачу. Вы можете подержать в руках крошечные деревянные фигурки, которые дают ощущение удивительного могущества. Ведь они поглощают тот энергетический заряд, который вы готовы передать им. Партия — это аллегория жизни и борьбы. Шахматы — самый жесткий вид спорта, сравнимый с боксом. Но нашу игру стоит признать более изощренной в тактическом смысле и по-настоящему рыцарской с точки зрения правил.

Должен признаться, что в процессе написания музыки к последней ленте Тарантино — «Омерзительной восьмерке» — я ощутил, как нарастает напряжение между персонажами. Читая сценарий, я пытался понять эмоции героев. Мне показалось, что их чувства похожи на те, что испытывают шахматисты по ходу партий. Игроки за доской не причиняют друг другу физических увечий и не совершают кровопролития. Но для шахмат характерна такая же безмолвная напряженность. Некоторые поклонники называют шахматы «тихой музыкой». Мне процесс совершения ходов напоминает творческие поиски композитора.

Собственно говоря, я даже написал Inno degli scacchisti («Гимн шахматистов») для Шахматной Олимпиады в Турине, которая прошла 2006 году.

АДР: С кем из ваших друзей-режиссеров и композиторов вы чаще всего играли в шахматы?

ЭМ: Мне довелось сыграть несколько партий с Терренсом Маликом, и я должен признаться, что был намного сильнее. Более сложными выдались игры против Эджисто Макки. Но самым сильным соперником среди моих друзей остается Альдо Клементи. Думаю, он выиграл у меня больше партий, чем я у него — примерно шесть из каждой сыгранной десятки. Определенно, Альдо играл лучше меня. Как-то ему довелось устроить матч с Джоном Кейном. Клементи отзывался о его шахматных навыках очень высоко. Жаль, но я не видел их партии вживую! Определенно, они стали легендарными для мира музыки!

АДР: Каждая партия — борьба хаоса и порядка. Как вы следите за тем, что происходит в мире шахмат?

ЭМ: Я лично знаком с некоторыми профессиональными игроками, слежу за их турнирными выступлениями в свободное время. Кроме того, я длительное время был подписчиком специализированных шахматных изданий — L’Italia scacchistica и Torre & Cavallo—Scacco! Как-то я даже дважды оплатил одну и ту же годовую подписку…

Но, несмотря на свою любовь к шахматам, я все меньше и меньше играю. В последние годы я предпочитаю сражаться с шахматной программой Mephisto.

АДР: Название интригует. Звучит как нечто демоническое.

ЭМ: И не говорите! Я всегда проигрываю этой штуке! Я сыграл несколько сотен партий и выиграл едва ли десяток. Иногда игра с этой машиной сводится к ничьей благодаря пату. Но обычно побеждает Mephisto. В прошлом все было иначе. Когда мои дети были юны и жили в Риме, они часто играли со мной. В течение многих лет я делал все возможное, чтобы передать им мою любовь к шахматам. Со временем мой сын Андреа стал играть заметно лучше меня.

АДР: Правда ли, что вам довелось играть против Бориса Спасского, гроссмейстера и чемпиона мира?

ЭМ: Да, это правда. Мы встречались на туринском турнире лет пятнцадцать назад. Вероятно, это был венец моей шахматной карьеры.

АДР: И кто же победил?

ЭМ: Никто. Каждый из нас заработал по половине очка — ничья. По словам присутствующих, мы сыграли отличную партию. Все — зрители и участники турнира — следили за нашим противостоянием. Позже Борис признался, что не слишком напрягался по ходу партии. Это очевидно, ведь иначе наш поединок закончился бы существенно быстрее и в пользу Спасского. Но я все же горд этой партией. Я по-прежнему храню её запись рядом с шахматной доской в моей творческой мастерской.

Борис разыграл Королевский гамбит. Этот дебют ужасает своей сложностью и остротой. Но именно он принес Борису преимущество. Но я попробовал ответить так, как ответил бы Фишер — непримиримый соперник Спасского. Это завело меня в тупик. В результате мы трижды повторили позицию, этого хватило для ничейного результата.

Спустя некоторое время я предпринял попытки разобрать эндшпиль партии и попросил помощи у Альвизе Дзикики. Но все безрезультатно — я был слишком ошеломлен результатом партии. А сейчас последние ходы стерлись из моей памяти. Очень жаль!

АДР: Пользовались ли вы каким-то постоянными тактическими приемами?

ЭМ: Некоторое время я активно играл в блиц — партии с десятиминутным лимитом времени на совершение ходов. Сначала мои результаты быстро росли, а потом резко ухудшились. Мне доводилось соревноваться с такими гигантами, как Каспаров и Карпов. Поражения были ужасными. Проиграл я и Юдит Полгар — она была беременна во время нашего матча, но любезно согласилась на встречу со мной. Играл я и с Петером Леко во время визита в Будапешт. Это была прекрасная встреча. Первый ход — и я допускаю грубый промах, характерный для новичков. Венгерский гроссмейстер предложил сыграть вновь. Да, я проиграл и в следующей партии. Но этот поединок вышел более упорным.

Со временем я убедился в том, что у профессиональных игроков существует своеобразный шахматный интеллект, который проявляется во время сложнейших партий. Но он не имеет ничего общего с обычными мыслительными способностями человека.

АДР: Уникальный шахматный интеллект?

ЭМ: Да. Я часто встречал игроков, с которыми у меня нет ничего общего. Но за шахматной доской они оказывались намного сильнее. Спасский, например, выглядел спокойным, расслабленным. Но во время партии он превращался в решительного человека, мыслительную машину [к этому моменту Эннио забрал почти все мои фигуры — прим. авт.].

АДР: С чего началась ваша любовь к шахматам?

ЭМ: Это почти случайность. Будучи маленьким мальчиком, я наткнулся на учебник по шахматам в книжной лавке. Несколько раз я пролистал его и решил купить. Некоторое время я просто читал учебник, а чуть позже стал играть со своими друзьями — Мариккиоло, Пусатери, Корнаккионе. Они жили по соседству со мной, на Виа делле Фратте в римском районе Трастевере. Мы даже устраивали турниры. В какой-то момент я стал пренебрегать музыкой. Однажды отец заметил это и сказал: «Ты должен прекратить играть в шахматы!». Ничего не поделать — я перестал.

Долгие годы я не играл. В 1955 году, когда мне исполнилось 27 лет, я вернулся к шахматам. Но это было очень сложно. Я подал заявку на участие в римском турнире, который проходил в Лунготовере. Но учтите — я не играл много лет. Я до сих пор вспоминаю свою первую партию. Мой соперник из префектуры Сан-Джованни разыграл Сицилианскую защиту. Я допустил несколько глупых ошибок и проиграл с треском. Но это поражение напомнило мне о том, сколь прекрасны шахматы. Мне стало ясно — нужно продолжать учиться основам игры.

Моим учителем стал Татаи, двенадцатикратный чемпион Италии. Много лет назад он мог выиграть престижный международный турнир в Венеции, но уступил победителю всего пол-очка. Затем я продолжил обучение у Альвизе Дзикики и Ланиэлло. Последний был кандидатом в международные мастера и учил не только меня, но и всю мою семью. Я усердно тренировался и принял участие в квалификационном турнире, который позволил мне войти во второй по силе национальный шахматный дивизион. Мой рейтинг Эло составил 1700 баллов, что неплохо для любителя. Чемпионы мира набирают порядка 2800 баллов. Гарри Каспаров, например, смог заработать 2851 рейтинговый балл.

АДР: Вы не тратили время попусту! В 2007-м году вы заявили, что обменяете свой «Оскар» за вклад в развитие кинематографа на звание чемпиона мира по шахматам. Сегодня, в 2016-м, такое утверждение не выглядит столь дерзко — ведь вы получили вторую статуэтку от Американской киноакадемии. В любом случае, ваши слова поразили меня.

ЭМ: [улыбается] Если бы я не стал композитором, то обязательно добился бы успеха в шахматах. Определенно, я бы боролся за титул чемпиона мира. Но для этого мне следовало бы отказаться от музыкальной карьеры и работы композитора. Но это было невозможно, как и реализация моей другой детской мечты — обучения на врача. Я даже не начинал заниматься медициной. А вот в шахматах я смог научиться многому. Но перерыв оказался слишком большим. Поэтому я не бросил музыку и посвятил себя исключительно ей.

АДР: Остались ли у вас какие-то сожаления по этому поводу?

ЭМ: Я счастлив, что стал успешным композитором. Но иногда я по-прежнему задаю себе вопрос: а что было бы, стань я шахматистом или врачом. Достиг бы я сравнимого успеха? Временами я говорю себе «да». Я верю в то, что смог бы посвятить себя любимому делу целиком, без остатка. Возможно, медицина — не моя сфера. Но я трудился бы в ней с присущей мне страстью. И это компенсировало бы мой безрассудный выбор профессии.

АДР: Как вы поняли, что хотите стать композитором? Это было вашим призванием?

ЭМ: Открою страшную тайну — музыка не была поим призванием. Путь к вершине был очень медленным. В детстве, как я уже говорил, у меня было две мечты — стать врачом или шахматистом. В обоих случаях мне очень хотелось преуспеть. Мой отец, Марио, был профессиональным музыкантом. Он не разделял мои взгляды на то, кем стоит быть. Однажды отец просто вложил мне в руки трубу и сказал, что этот инструмент позволит мне прокормить собственную семью. Именно этим занимался он. Отец записал меня в консерваторию — я обучался по классу трубы, а через несколько лет оказался в группе для будущих композиторов. Я завершил обучение с отличием, и мои учителя настаивали на том, что мне следует посвятить себя этой профессии.

Поэтому я бы не назвал свой итоговый выбор призванием. Это было адаптацией к реалиям жизни и потребностям людей, которые были рядом со мной. Любовь и страсть к музыке не появились мгновенно. Они росли внутри меня и проявились в полной мере с течением времени.